Узнаю брата Колю! вот такие же потроха (и вроде даже трансформатор) были в том чемоданчике, который я по приказу своего папаши (папаша у меня не любит старую технику, и только привычка постоянно покупать новую, но дешёвую, не сделала его патриотом фирмы Apple, не чтящей своей истории) — разломал
Было это приблизительно в 1976-1977 годах, может, чуть позже. В чемодане от увеличителя до сих пор бутылка растворителя и банка краски цвета "коррида" лежит — превратили его в хранилище припасов автомаляра, вечно "Жигули"-"копейку" подкрашивающего…
Хотел и этот чемодан мой родитель недавно выбросить, да я ветировал это решение —
у меня тоже должны быть свои калошики, напоминающие о блаженных детских годах, пускай даже это будет старый разорённый чемодан из-под странного увеличителя на… автомобильных лампочках
Места для хранения как раз у меня мало, я вообще мечтаю, чтобы дома было пусто, как в нищей рыбацкой хижине у дедушки и Гаврика из повести "Белеет парус одинокий":
Хибарка стояла шагах в тридцати от берега на бугорке красной глины,
мерцавшей кристалликами сланца.
Собственно, это был небольшой сарайчик, грубо сколоченный из всякого
деревянного старья: из обломков крашеных лодочных досок, ящиков, фанеры,
мачт.
Плоская крыша была покрыта глиной, и на ней росли бурьяны и помидоры.
Когда еще была жива бабушка, она обязательно два раза в год - на пасху
и на спаса - белила мелом хибарку, чтобы хоть как-нибудь скрасить перед
людьми ее нищенский вид. Но бабушка умерла, и вот уже года три, как хибарку
никто не белил. Ее стены потемнели, облезли. Но все же кое-где остались
слабые следы мела, въевшегося в старое дерево. Они постоянно напоминали
Гаврику о бабушке и о ее жизни, менее прочной, чем даже мел.
Гаврик был круглый сирота. Отца своего он совсем не помнил. Мать
помнил, но еле-еле: какое-то распаренное корыто, красные руки, киевское
печатное кольцо на скользком, распухшем пальце и множество радужных мыльных
пузырей, летающих вокруг ее железных гребенок.
Дедушка уже встал. Он ходил по крошечному огороду, заросшему бурьяном,
заваленному мусором, где ярко теплилось несколько больших поздних цветков
тыквы - оранжевых, мясистых, волосатых, со сладкой жидкостью на дне
прозрачной чашечки.
Дедушка собирал помидоры в подол стираной-перестираной рубахи,
потерявшей всякий цвет, но теперь нежно-розовой от восходящего солнца.
Между задранной рубахой и мешковатыми штанами виднелся худой коричневый
живот с черной ямкой пупа.
Помидоров на огороде оставалось совсем мало. Поели почти все. Дедушке
удалось собрать штук восемь - маленьких, желтоватых. Больше не было.
Старик ходил, опустив сивую голову. Поджав выскобленный по-солдатски
подбородок, он пошевеливал босой ногой кусты бурьяна - не найдется ли там
чего-нибудь? Но ничего больше не находилось.
Взрослый цыпленок с тряпочкой на ноге бегал за дедушкой, изредка
поклевывая землю, отчего вверху вздрагивали зонтички укропа.
Дедушка и внучек не поздоровались и не пожелали друг другу доброго
утра. Но это вовсе не обозначало, что они в ссоре. Наоборот. Они были
большие приятели.
Просто-напросто наступившее утро не обещало ничего, кроме тяжелого
труда и забот. Не было никакого резона обманывать себя пустыми пожеланиями.
- Все поели, ничего не осталось, - бормотал дед, как бы продолжая
вчерашний разговор. - Что ты скажешь! Восемь помидоров - куда это годится?
На смех курям.
- Поедем, что ли? - спросил Гаврик, посмотрев из-под руки на солнце.
- Надо ехать, - сказал дед, выходя из огорода.
Они вошли в хибарку и степенно напились из ведра, аккуратно прикрытого
чистой дощечкой.
Старик крякнул, и Гаврик крякнул. Дедушка потуже подтянул ремешок
штанов, и внучек сделал то же самое.
Затем дедушка достал с полочки кусок вчерашнего ситника и завязал его
вместе с помидорами в ситцевый платок с черными капочками.
Кроме того, он взял под мышку плоский бочоночек с водой, вышел из
хибарки и навесил на дверь замок.
Это была излишняя предосторожность. Во-первых, красть было нечего, а
во-вторых, у кого бы хватило совести воровать у нищих?http://lib.ru/PROZA/KATAEW/parus.txtя всегда читал этот отрывок с умилением и завистью — какие счастливые люди дедушка и Гаврик, у них ничего нет (лишнего), но при этом они живут у моря (Чёрного), и занимаются полезным физическим трудом, с точки зрения жителя Москвы предельно похожим на отдых —
плавают по Чёрному морю в лодке и ловят рыбку!
Вот и я мечтаю, чтобы у меня в лебенсрауме не было ничего лишнего, никаких ящиков, тем более друг на друге стоящих, один стол, за ним несколько стульев, ну какая-то посуда, чтобы не из консервной банки есть —
но и всё! чтобы постоянно чего-то не хватало, а не всё время попадалось на глаза что-то ненужное.
Я иногда иду и покупаю себе книгу, которая у меня точно есть, но до которой часа два-три, а то и четыре надо раскапывать лежащие на ней залежи разного барахла.
То, что о детстве напоминает и душу молодить, то надо хранить кровь из носа (были бы у меня калошики, я бы их хранил, но не уберёг я своих калош), а вот то, что накупил уже в зрелом возрасте в рамках бездумного шопоголизма —
вот это надо сокращать решительно и беспощадно.
А. Лизунков, много хлама накупил я на деньги от работы в МРК — думаю, деньги шальные, глупые, дуриком пришли, дуриком пускай и уйдут —
лучше бы я их все пропил! … дома хотя бы свободное место осталось, но я ходил на Измайловский Вернисаж, как на работу, и покупал там, покупал предметы старины не из своей жизни —
потом очухался — мама родная! что же я наделал — места, чтобы самому свою жизнь жить, больше и нет…